Поэт участвует в общей жизни

И.Бродский рассуждает: «Трагедийность «Реквиема» не в гибели людей, а в невозможности выжившему эту гибель осознать. Его «Реквиема», драматизм не в том, какие ужасные события он описывает, а в том, во что эти события превращают твое…сознание, твое представление о самом себе».

«Трудное время для сердца было» — этой строкой ранней поэмы «У самого моря» (1914) Ахматова могла обмолвиться в любое из своих десятилетий. Она неоднократно пробовала – и стихи тому подтверждением – жить как бы сначала, с нуля, и всякий раз ее дни и труды выверялись неизменными идеалами совести и чести: «Мне зрительницей быть не удавалось…»

Поэт участвует в общей жизни, когда выразившаяся в его слове позиция человека своей страны и своей эпохи находит отклик в сознании сограждан и, становясь необходимым утешением и духовной опорой, помогает им упрочивать достоинство и крепить убежденность в красоте добра. Для зрелой Ахматовой творение стихов стало этическим деянием, оправдывающим ее присутствие в мире.

Не отстраняясь от условий, что не всегда способствовали углубленному постижению внутреннего мира личности, Ахматова занималась именно человеческим в человеке – загадками сердца и жизнью духа, неустанно сопрягающего себя с временем. И, прав Б.Эйхенбаум, «есть вероятно, своя логика, свой исторический закон, что именно женская лирика, женская поэзия оказалась связью между прошлым и будущим. Есть биологический закон, хранящий женщину во время голода и мора, что-то подобное этому закону есть, очевидно, и в истории и в поэзии».

Ахматовская муза – муза памяти. «Сердце мое никогда не забудет…» — этой формулой точно схвачено главное в ее произведениях.

«Строгая память» не просто оберегает давние поступки и пристрастия от забвения – храня в сознании все, что выпало человеку, она постоянно побуждает переосмысливать пережитое, «переживать» его в контексте последующей жизни. Причем автор «Поэмы без героя» и «Полночных стихов», воскрешая прошлое, неизменно соотносит «былое» с «несбывшимся». Так возникают в ее творчестве очень непростые мотивы «магических зеркал», «снов», «двойников», «масок», которые не всегда поддаются расшифровке рассудком, но всегда обнаруживают высокое напряжение внутренней жизни ахматовского «я», наделенного обостренным чувством диалектики сущего: «Как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошедшее тлеет…»